Дверь в чужую осень (сборник) - Страница 25

Конечно, и тут имелся определенный риск: отсюда видно, что будка не заброшенная, а действующая. В военное время, пожалуй что, приравнивается к военному объекту, хотя и не охраняется. Заметит меня по пути к ней кто-нибудь особо бдительный (их больше всего не близ фронта, а как раз в глубоком тылу), примет, зараза, за немецко-фашистского диверсанта, просигнализирует кому следует — и сцапает меня, грешного, патруль, как зайчонка… Ну ладно, будем и дальше полагаться на мое солдатское счастье, до того не раз выручавшее. В конце-то концов, документы у меня в порядке, личность мою моментально удостоверят в госпитале. Разнос мне при любом раскладе будет, но под трибунал не отдадут, не за что, разве что самогонку отберут. Знаю я вокзальные порядки: ну к чему возиться со мной, грешным, к местному гарнизону никакого отношения не имеющим, отбывающим после выписки в свою часть? Кому я, по-хорошему, на «губе» нужен? Своих хватает. Пропесочат, отберут самогон и вытурят взашей, чтобы не болтался под ногами и успел на свой поезд — ведь если отстану, к ним же пойду канючить, чтобы проездные документы исправили…

Решено, шагом марш! Подступы к горушке никем не охраняются, и не видно там патрулей… И двинулся я к намеченной цели. Горушка очень уж крутая, летом еще ничего, а вот зимой, когда выпадет снег, а то и обледенеет, карабкаться туда будет разве что монтер по неотложной служебной необходимости. А сейчас сразу видно, что тропинка туда протоптана — не я один такой умный, надо полагать, по самым разным надобностям может народец туда ходить…

Вроде бы никто не заметил. На дверях будки, как водится, облупившийся плакатик на жестяной пластинке: череп со скрещенными костями, пробитый красной молнией (этакая своя черепушка, родная, ничуть не похожая на поганые немецкие эмблемы эсэсовцев и танкистов), грозная надпись: «Не влезай, убьет!» Кто бы сомневался. Ну, я ж не дурной туда лезть…

Зашел я за будку, поморщился: отпадает… С первого взгляда видно, что местные тут не раз справляли большую нужду, и не единожды, и, судя по запашку, последний раз уже сегодня. Что ж, придется все-таки в кустики, не так уж до них и далеко, поищем удобное местечко без всяких пахучих следов человеческого присутствия. Ага, вон там вроде, метрах в десяти, просматривается нечто похожее на небольшую полянку. Туда и курс держим.

Успел я, раздвигая не столь уж и густые кусты, пройти метра три к намеченной полянке…

И внезапно меня накрыло…

Ни тогда, ни потом, как я ни ломал голову, но до сих пор так и не смогу описать словами, что со мной произошло. Наверное, оттого, что и не было никаких особых, запомнившихся бы ощущений. Вот только что был ясный солнечный день, лето — и буквально вмиг накрыли непроницаемый мрак и нешуточный холод, так что поначалу дыхание зашлось, словно неожиданно ухнул с головой в ледяную воду…

Нет, не вода — но воздух, который я хватал полной грудью, был ледяной, морозный. Слишком быстро все случилось: из ясного солнечного дня — в темноту, однако глаза быстро к ней привыкли, и оказалось, что вокруг все же не тьма кромешная. Просто ночь.

Холод до костей пробирал — не пресловутые сибирские морозы, про которые я наслушался в гостинице (трескучие, такие, что птицы на лету замерзают, и деревья лопаются), но все равно: градусов десять пониже нуля, никак не меньше. А я только в нательном белье, в гимнастерке и галифе, в пилоточке, в шинели нараспашку…

Так и стоял столбом, заполошно озираясь. Темная ночь, ясное небо, усыпанное звездами, и стою я на заснеженной равнине, снега столько, что мои кирзачи ушли по щиколотку. Справа, совсем недалеко, увидел высоченный пологий обрыв, а за ним — скованная льдом широкая река, не уже Волги в некоторых местах (сам я волгарь). За рекой, и отдалении, что-то похожее на протяженный, заснеженный лес. Слева равнина тянется до самого горизонта. А главное…

Среди звезд довольно ярко светили две луны. Одна, справа, стояла довольно высоко, определенно пошла на ущерб — примерно в половину привычной, цвет не тот — в явственную синеву, будто в стакане с водой развели чуточку акварельной краски. слева, гораздо ниже, едва ли не над верхушками заснеженных деревьев, висела вторая, полумесяц красно-кирпичного цвета, направивший острые рожки строго вверх. Для артиллериста привычное дело — окинуть взглядом окружающую местность и хорошо осмотреться в какие-то секунды. Вот и я мигом охватил взглядом окружающее.

Тишина стояла мертвая, нигде ни огонька, ни шевеления. Порой налетал слабый ветерок, противный, колючий, швырял в лицо снег и снова затихал. Дышалось совершенно нормально, разве что воздух холоднющий, зимний.

Страха не было, одно ошеломление, вытеснившее всё прочее. Ясно уже, что это какое-то другое место — зима вместо лета — а главное, две луны, и ни одна не похожа на привычную…

Зачем-то я сделал несколько шагов вперед и снова встал, кутаясь в шинель, натянув на уши боковины пилотки в полнейшей нерешительности. Не было вокруг никакой опасности, один-одинешенек в той чужой местности, и в голове полный сумбур…

Помаленьку и страх стал подкрадываться, нарастать. Где я вдруг очутился, решительно непонятно, ясно только, что в каком-то другом месте, в другом… мире? А ведь, пожалуй, так и обстоит… И что теперь делать, куда податься?

Две тени от меня протянулись по снегу — одна покороче, обычная на вид, такая, что как раз и бывает ясной ночью при почти полной луне. Вторая — подлиннее и гораздо более тусклая, едва заметная. Страх креп, подкатывала паника, еще немного — и побегу неизвестно куда, метаться начну…